"тут дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей”41.Наиболее яр-
кой иллюстрацией этому утверждению и служит неоконченная
повесть Толстого, в которой сливаются религиозный и метафо-
рический смысл великой борьбы Бога с Дьяволом, в которой
писатель-философ так и не сделал последнего шага к обожеств-
лению плоти, а лишь усугубил смертность, разрушительность
сущности ее, не захотев разумом признать, “что “небо вверху и
небо внизу” — одно и то же небо, что тайна плоти и тайна духа
— одна и та же тайна”42."

Анализ трудов Толстого делает Мережковский.
40 Мережковский Д. С. Указ. соч. С. 329.
41 Там же.
42 Там же. С. 107.

"Человек, живущий жизнью животной
личности, духовно мертв, он еще не родился к истинной жиз-
ни, но его раздирает противоречие: в своем стремлении к луч-
шему — этим объясняется авторский выбор героя лучшего из
обычных людей — он видит, что жизнь его нехороша, но изме-
нить ничего не может. Если в “Крейцеровой сонате” возможна
победа разумного сознания в силу представления об искусствен-
ности страстей, то в “Дьяволе” борьба между плотью и духом
крайне затруднена убеждением в их естественности, природно-
сти, неотделимости от человека. Это идейное различие повестей
подтверждается и лишь частичным совпадением их эпиграфов.
Вслед за общим для них обоих абзацем в эпиграфе “Крейцеро-
вой сонаты” идет евангельская цитата, проповедующая стремле-
ние к воздержанию, целомудрию; эпиграф же “Дьявола” в по-
следующей части имеет иную направленность: любой ценой
уничтожь в себе соблазн, даже ценой погибели членов своих.
“И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от
себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих,
а не все тело твое было вверженно в геенну” (12, 211). И как
бы ни расходились идейно два варианта концовки повести, оба
они соответствуют эпиграфу. В первом варианте финала Ирте-
нев стреляет в себя, своей погибелью избавляясь от мучающего
его “дьявола”, образ которого вспыхивает в его сознании, ассо-
циируясь со Степанидой. Во втором варианте финала он престу-
пает все божеские и человеческие законы — убивает Степаниду"

"Эта идея явственно чита-
ется в двойном финале повести: лучше человеку физически унич-
тожить себя, нежели духовно деградировать, превратившись в
полуживотное-получеловека, что, по мысли автора, неизбежно
при подчинении разума страстям. Как бы Толстому ни хотелось
разрешить все противоречия человеческой жизни и признать че-
ловека действительно духовным и разумным существом, жизнь
не укладывалась в рамки теоретических определений, подлинно
художественное произведение не терпело догматизма, в нем дей-
ствовали законы, подчас не подвластные автору. Оттого так тра-
гична судьба Иртенева, оттого так наглядны расхождения в идей-
ной направленности двух толстовских повестей о любви"

"В Послесловии к “Крейцеровой сонате” писатель высказал
мысль о том, что главное людское заблуждение заключается в
умышленном или неумышленном смешении “двух разнородных
вещей — правила, предписания и идеала”. Полагая смысл че-
ловеческой жизни в рождении ангела из зверя, Толстой знал,
что он, в силу крайней сложности натуры человека, не может
быть правилом или предписанием. Но писатель был уверен: он
может быть идеалом. А идеал для художника и мыслителя, глав-
ный принцип жизни увидевшего в ее текучести, “только тогда
идеал, когда осуществление его возможно только в идее, в
мысли, когда он представляется достижимым только в бесконеч-
ности и когда поэтому возможность приближения к нему — бес-
конечна” (12, 202). В этой способности бесконечно стремить-
ся к идеалу и состоит главное отличие и достоинство человека."